Религиоведение и свобода совести

Поскольку вчерашний день, в силу появления ряда публикаций в СМИ, породил бурное обсуждение, итогом которого стало проговаривание несколькими коллегами одного очевидного тезиса, присоединюсь, пожалуй, и я. Тезис такой (встречается с небольшими вариациями), и я с ним полностью согласен (в приводимой здесь формулировке): «Религиовед не должен ставить своей целью ни защищать (выгораживать, обелять), ни разоблачать религиозные организации».

Итак, религиоведение никак не связано и не может (не должно) быть связано с борьбой за интересы отдельных религиозных организаций. Однако религиовед может и должен бороться за развитие религиоведения, а это прямо связано с борьбой за права человека, в частности, за право на свободу вероисповедания, и за создание общества, где различные религии мирно и свободно сосуществуют друг с другом. Какое, спросите Вы, это имеет отношение к науке? Ответ: прямое.

Прежде всего, моя позиция состоит в том, что религиовед, выполняя свои обязанности как религиоведа, т.е. создавая тексты, освещающие объективно, беспристрастно, всесторонне историю, учение и современное состояние религиозных организаций автоматически способствует установлению диалога и взаимопонимания между представителями различных религий, а также обеспечивает гражданам возможность свободного, рационального и информированного выбора между различными религиями, что является необходимым условием реализации принципа свободы совести. Ничто так не способствует созданию негативного отношения к представителям религиозных меньшинств как отсутствие объективной и точной информации о них, искажения вероучения в СМИ и полемических источниках, аффилированных с конкурирующими религиозными организациями. Подчеркну, что в данном случае я не имею в виду, что религиовед должен каким-либо образом выходить за стандарты научности и беспрестрастного описания материала. Напротив, конструктивный эффект здесь тем выше, чем выше степень объективности, опоры на фактический материал и т.д. Ещё раз: религиовед исполняет эти функции не потому, что он предпринимает какие-то дополнительные действия, а постольку, поскольку он занимается религиоведением.

Второе, религиоведение может существовать только в таком обществе, где существует свобода вероисповедания и отсутствует или снижена до минимального религиозная или антирелигиозныя цензура. Нормальное религиоведение не появляется и не развивается в Средние века, в СССР или в современной Северной Корее. Оно появляется в Европе и США в то время, когда давление религиозных и антирелигиозных групп на государство и общество ослабевает, и это открывает пространство для свободного изучения религии. Например, в Европе начало становления религиоведения было тесно связано с ослаблением роли Католической церкви и появлением протестантского движения, а позднее с развитием либерального богословия, в рамках которого получили своё развитие многие религиоведческие идеи. Я, конечно, не хочу этим сказать, что в том же СССР не было вовсе никаких научных знаний о религии, но советский «научный атеизм» — это, всё-таки, не объективное сравнительное религиоведение, а особая идеологическая программа.

Таким образом, религиоведение и свобода вероисповедания связаны исторически самым непосредственным образом. Где существует множество конкурирующих друг с другом религий, там у религиоведа есть, прежде всего, возможность свободно изучать их без оглядки на то, какие выводы получатся. В моноконфессиональном государстве религиовед по определению ограничен. Даже при минимуме цензуры, работы «неправильного» религиоведа, выводы которого расходятся с доминирующей в обществе религией, просто не найдут свою аудиторию. Другое дело — общество, построенное на принципе свободы вероисповедания. Грубо говоря, если Вы провели объективное, научное, беспристрастное исследование саентологии, и в ходе него вскрыли какие-то нелицеприятные факты, Ваше исследование заинтересует последователей Дворкина. Если, напротив, у Вас вышло только хорошее — его купят сами саентологи. И, наконец, если, к примеру, Вы показали, что Церковь саентологии и Русская православная церковь мало чем отличаются друг от друга, то Вашим читателем станет фанат Докинза, который найдёт в этом материал для критики религии. Ни Дворкин, ни Докинз, ни саентологи не являются учёными, однако всё это те среды, где религиоведческие исследования могут быть востребованы. Иными словами, в любом из трёх случаев религиовед найдёт пространство для популяризации и финансирования своих научных идей. Только когда таких сред много, религиовед может в своих выводах быть самодостаточным и не оглядываться на «линию партии».

Кроме того, многообразие религий в конкретном обществе создаёт для религиоведа многообразие материала для исследований. В таком обществе можно наблюдать зарождение новых религий, их эволюцию, взаимодействие различных религий друг с другом и т.д. и т.п. То есть общество, свободное в отношение религии, создаёт оптимальную среду для работы религиоведа. Невозможно, знаете ли, по-настоящему разбираться в НРД вроде викки или родноверия, сидя, скажем, на богословских конференциях четырёх «традиционных» религий, специалистами по НРД становятся в активном, живом, доверительном и открытом общении с представителями НРД. А для этого религиоведам нужно общество, свободное в отношении к религии.

Третье прямо вытекает из второго и является расширением вышесказанного. Выходящее за рамки чистой теории религиоведение требует полевого материала. А доступ к полевому материалу набирается не работой «под прикрытием» и не обысками силовых ведомств в офисах религиозных организаций. Он набирается в обычном, нормальном человеческом общении. А оно требует соблюдения норм приличия: и со стороны религиоведов по отношению к религиям, и со стороны представителей религий по отношению к религиоведам. Но второго без первого не бывает, здесь не может быть игры в одни ворота. А то занятно, когда сперва некоторые коллеги рассуждают о сферическом учёном в вакууме, который может позволять себе неэтичное поведение по отношению к другим людям (обман, раскрытие личной информации и т.д.) для целей научного исследования, а потом они же возмущаются, удивляются и обижаются, когда какая-нибудь религиозная организация отвечает им тем же самым. Ну а чего Вы хотели? Если Вы считаете, что Вам как исследователю закон не писан, то почему он должен быть писан Вашему объекту исследования? Оговорюсь, впрочем, что я, как я указывал много раз, категорически не поддерживаю демарши как с той, так и с другой стороны, потому что это тот случай, когда нельзя победить зло злом.

Но, что касается этики исследования, есть одно сравнение, которое я использовал раньше и использую снова. Это сравнение с медицинскими и психологическими исследованиями, в которых, подчеркну, исследователя и испытуемого не связывают отношения врача и пациента и, следовательно, понятие врачебной тайны не применимо в этом случае. Тем не менее, исследования такого рода анонимизируются и к личным данным всегда относятся с большой ответственностью. Это не юридический, а чисто этический вопрос: исследователи в этих областях прекрасно понимают, что они просто-напросто потеряют своих испытуемых, если будут нарушать этические нормы. К такому же пониманию этических стандартов достаточно давно пришли и зарубежные антропологи, работающие «в поле», например, в городских условиях. К этому, уверен, рано или поздно придёт и российское религиоведение, когда религиоведы отложат в сторону образ учёного-полубога, сияющего где-то в облаках в лучах академической славы и всё-таки начнут говорить об учёном-человеке, который, вместе с такими же как он людьми, живёт в обществе и влияет на него своей работой.