Дополнение к кейсу о миссионерстве и йоге

Любопытно и забавно читать, как некоторые превращают кейс Дмитрия Угая в разговор о том, кто понимает йогу правильно, а кто неправильно. Тема-то совсем не об этом. Можно понимать йогу правильно, можно понимать ее неправильно. Можно рассказывать о йоге в терминах интерпретаций XII века, можно в терминах интерпретаций, выработанных новыми религиозными течениями XX века. В конце концов, йога в интерпретации ОСК или какого-нибудь местного йога-клуба остаётся йогой, а лекция о ней не становится миссионерской деятельностью.

Более того, сюрприз! Йога не ограничивается интерпретацией учения, исследованием которой занимается конкретный исследователь. Ни одно историческое течение не имеет монополии на такие штуки как «йога» или, например, «христианство». Так, мормоны для религиоведа, конечно, христиане, а в ОСК занимаются, конечно, йогой. Не такой, как 300 лет назад? Конечно не такой, отметим себе это и пойдём дальше. Даже если в некоторой лекции йога преподносится через призму интерпретации ОСК, лекция не становится внезапно от этого миссионерской деятельностью. Так же, как лекция о, скажем, православии, не обязательно миссионерская деятельность (в частности, школьные курсы типа «Основ православной культуры» не считаются миссионерской деятельностью даже несмотря на то, что эксплицитно нацелены на знакомство учеников с православием).

Все рассуждения из серии «но Угай же рассказывает про йогу неправильно» — это банальная история про то, как некоторые коллеги смешивают науку и вопросы права со своими личными оценками, симпатиями и убеждениями (из серии «ОСК — это секта», «ОСК — это несерьёзно, в отличие от традиционной йоги» и т.д. и т.п.). К науке и критическому мышлению, а равно и к вопросам права, всё это не имеет примерно никакого отношения.

Факт же состоит в том, что в рассматриваемой лекции не было вообще ссылок на работы, издаваемые ОСК, а само ОСК не упоминалось. О какой миссионерской деятельности в пользу этого религиозного объединения в таком случае может идти речь? Основные источники, на которые опирался автор в лекции, академические (Элиаде, Радхакришнан переводы индийских источников Эрмана и Сыркина) и, во всяком случае, к ОСК не имеют отношения. Конечно, всё это пропущено через призму определённого мировоззрения лектора (что неизбежно делает каждый лектор и исследователь), однако, учитывая вышесказанное, стремление говорить в пределах научно-популярного дискурса в данном случае очевидно.

Поэтому у данного кейса есть одно и только одно правильное решение: лекция Дмитрия Угая — попытка прочитать научно-популярную лекцию. Хорошая была лекция или плохая, правильная или неправильная? Не имеет значения. Мало ли у нас читается откровенно слабых научно-популярных лекций, особенно на тему религии (причём вне зависимости от конфессиональной принадлежности автора). Допустим, лекция Дмитрия была отвратительной с точки зрения своей историчности и источниковой базы, что это меняет? Во-первых, «научность» (и «научно-популярность») и «истинность» — это совершенно разные категории. Во-вторых, пока что плохие лекции у нас не являются преступлением. А это значит, что и вопрос о качестве содержания должен обсуждаться отдельно от вопроса о жанре, и должны это делать религиоведы и исследователи эзотеризма в академической аудитории (желательно, в диалоге с оппонентами), а не судьи и прокуроры в здании суда.